В мирное время в армии Израиля служит около 177 тысяч солдат; в случае войны она насчитывает до 600 тысяч за счет резервистов. Понятно, что если общая численность населения в Израиле приближается к 5 миллионам (со стариками и детьми), то большинство взрослого населения находится на резервной службе. То есть, почти для всех взрослых мужчин и для большинства женщин армия – это определенный этап в жизни человека, и вспоминают о нем, как правило, с гордостью и удовольствием.

Часть 1. Раздолбайско-патриотическая

Все призванные проходят курс молодого бойца разной продолжительности в зависимости от рода войск. Он может длиться от 2-3 недель до 6 месяцев, в некоторых случаях больше. Пожалуй, именно в это время солдаты занимаются шагистикой, козыряют всем встречным офицерам и на любое слово сержанта кричат по уставу: «Да, командир!».
По окончании курса все это немедленно пропадает, честь здесь отдают друг другу только на парадах, а отношения между бойцами и командирами вполне панибратские.
Потом начинается срочная служба: для парней она чуть меньше 3-х лет, для девушек — меньше 2-х. У желающих появляется возможность стать командиром учебного взвода или роты для курсов молодого бойца. Часто в командирши идут 18-летние пигалицы для самоутверждения. Забавно наблюдать такую соплюху, прохаживающуюся перед шеренгой здоровых мужиков и орущую на них. А те смотрят на нее, как тигры на укротительницу, боясь шевельнуться — сразу влепит наряд вне очереди.
Вообще, женские войска стоят обособленно в армии. У них свое командование, говорят, есть даже две женщины-генералы. Наказать «солдатку» имеет право только офицер слабого пола. Девушкам полагаются дополнительные отпуска и прочие льготы, облегчающие им службу.
В основном, молодежь идет в армию с высокой мотивацией; в этом обществе позорно не служить. Человек не служивший вызывает недоумение: или он очень больной, или у него были проблемы с полицией, или — как-то отмазался. Во всех случаях неслужба в армии — фактор, затрудняющий прием на хорошую работу и вообще продвижение в жизни. Если юноша не попадет в желанный, например, десант — это для него трагедия. А уж если не берут в армию по здоровью — настоящее горе для многих подростков. Они обивают пороги военкоматов, просясь в армию на любую должность, и многих принимают на правах добровольцев для выполнения легких работ. Например, я видел в одной части парня с церебральным параличом. Он ходил по части, выламываясь всем телом, еле передвигаясь, с трудом разговаривал, но при этом был в военной форме, таскал какие-то папки с документами и чувствовал себя вполне при деле.
Вторая часть армии — это резервисты. Все прошедшие срочную службу ежегодно призываются на армейские сборы (до 46 дней в зависимости от рода войск). С одной стороны, бросать семью и отправляться кормить комаров где-нибудь на границе или в Ливане не очень хочется. С другой — это возможность вырваться из надоевшей рутины, отдохнуть от сидячей работы, побыть на свежем воздухе в компании старых друзей (резервисты обычно прикреплены к одной части и ежегодно встречаются в одном составе). Да и в Ливан редко посылают, чаще куда-нибудь в тихое местечко, где можно отдохнуть, посидеть с друзьями, закусывая шашлычком. Поэтому многие охотно идут на сборы и еще охотнее возвращаются потом домой.
Резервная служба — это интересный феномен, как бы смещающий привычные представления о людях и их отношениях. Например, обычный тракторист или столяр на сборах может оказаться полковником, командиром бригады. Владелец фирмы, миллионер — простым пехотинцем в подчинении у сержанта, работающего на гражданке мелким служащим в его же фирме. Выясняется, что скучный бухгалтер, маленький и лысый, был в прошлом бойцом спецназа, и проявляет на сборах чудеса ловкости и сноровки.

Часть 2. Ломающая привычные стереотипы

Моя армейская карьера в Израиле началась с курсов молодого бойца. Со всей страны собрали ребят, которые уже не годились по возрасту для срочной службы, в основном, с высшим образованием, и устроили им 3-хнедельные сборы.
На призывном пункте нас быстренько рассортировали по взводам, сделали прививки, сняли отпечатки пальцев и снимки всех зубов (как нам оптимистически объяснили — на случай опознания тела), переодели в форму и рассадили по автобусам. База находилась на юге страны, недалеко от побережья, в песках.
Наш взвод (примерно 30 человек) состоял из «интернациональных евреев» — репатриантов из разных стран. Там были и «американцы», и «аргентинцы», и «француз», и «иранец» и даже «эфиоп». Но преобладали все же «русские», причем, примерно половина из них — врачи. Определение «молодые бойцы» не совсем соответствовало нашей пестрой компании: мы были не такие уж и молодые, лет по 30-40; почти все — отцы семейств, и вовсе не бойцы: с животиками и намечающимися у некоторых лысинами. Но наши командиры воспринимали все всерьез, видимо, собираясь сделать из нас боевой костяк израильской армии.
Первое, что удивляло на базе — количество боевых патронов, валявшихся под ногами. Такое впечатление, что ими засеивали территорию, стараясь не пропустить ни единого метра. Поначалу мы, приехавшие из России, не понаслышке знакомые с советской армией, порывались каждый найденный боевой патрон сдать в оружейку. Но там на нас смотрели, как на психов, поэтому внимание на такие мелочи было решено не обращать.
Вообще, отношение к боеприпасам тут очень простое. Через пару дней нам выдали оружие вместе с тремя пустыми магазинами. Потом оружейник вытащил на улицу со склада цинк с патронами и развернулся, чтобы идти обратно на склад. Наш робкий вопрос о том, когда будут выдавать патроны, заставил его остановиться. Он недоуменно посмотрел на нас:
— Так я же вам выдал. Открывайте цинк и набивайте магазины сами — не маленькие.
В отличие от боеприпасов, само оружие контролируется очень строго. На второй же день нам выдали автоматические винтовки М-16. Никаких глупостей типа спиленных бойков или залитых стволов тут нет — оружие вполне боевое.
С момента выдачи оружия до момента сдачи его в оружейку не разрешается расставаться с ним ни на секунду. В буквальном смысле. Спишь — клади под голову, идешь в туалет — вешай на гвоздик, а если заболел и тебя увозят в больницу, то положат ружье на носилки.
Говорят, что в случае утери оружия суд влепит 10 лет тюрьмы без долгих размышлений. Причина — потерянное оружие может попасть к арабским террористам и из него будут убивать наших. Мы так были надрессированны, что если отошел из палатки на 15 метров без ружья, то сразу чувствуешь, что чего-то не хватает, и бежишь обратно, пока никто из командиров не заметил.
Командиром взвода у нас была довольно милая интеллигентная девочка — лейтенант, лет двадцати. Она понимала, с кем дело имеет, и старалась нас не обижать. А вот командиром отделения поставили восемнадцатилетнюю пигалицу, метр с кепкой, которая некоторым из нас годилась в дочери. Она, по-видимому, страшно комплексовала, пытаясь компенсировать недостаток авторитета грозными криками и угрозами. После двух-трех ее попыток повысить на нас голос мы попросили начальство убрать ее. Тогда прислали молодого парня, сержанта, полного пофигиста, кстати, родом из Грузии, и это был «свой» человек.
Постепенно наш взвод стали ставить и в наряды по базе. Выяснилась еще одна интересная вещь. Оказывается, в израильской армии очень смутно представляют, что такое часовой и как он должен себя вести на посту.
Однажды вечером я видел, как сержант, начальник караула на КПП базы, во время дежурства подогнал к воротам свою машину и полдежурства ее любовно мыл под громкую восточную музыку из приемника. В уставе вроде бы записано, что нельзя так делать, но всерьез это не воспринимается.
Как-то меня поставили на пост около склада боеприпасов. Во время инструктажа (кого пускать, кого не пускать), был такой разговор:
— К тебе придет оружейник Амир, так ты его пусти. Он возьмет, что нужно.
— Покажет свое удостоверение, я его и пропущу.
— Удостоверение у него есть, только с собой не носит, но ты все равно пропусти...
Поэтому немудрено, что на многие базы можно заехать, не предъявляя документов. Для этого достаточно не выглядеть арабом, быть в военной форме и сказать, что приехал на сборы. Удивительно, что при такой системе охраны, с базы еще не вынесли все полностью.

Часть 3. Интернациональная

В палатках жили по 6 человек; причем, большинство составляли русские, и 1-2 «иностранца». Отношения складывались хорошо. По вечерам, когда рассказывали анекдоты, естественно, по-русски, всегда находился кто-то сердобольный, который синхронно переводил на иврит, чтобы остальные не чувствовали себя обделенными. Ненормативная лексика, как известно, непереводима, поэтому к концу сборов все «иностранцы» свободно матерились не хуже какого-нибудь рязанского слесаря.

Среди наших «нерусских» однополчан встречались любопытные типы. Один из них — «американец» Марк. Лет 38, маленький, с огромной головой и нескладными движениями, он больше походил на больного синдромом Дауна. При этом — умнейший мужик, преподаватель Тель-Авивского университета, автор нескольких книг по истории. Он приехал в Израиль из сионистских побуждений и считал себя обязанным служить в армии обороны Израиля. Хотя по возрасту Марк уже не подлежал призыву, он явился на призывной пункт. Военные, посмотрев на него, категорически отказались отправлять его на службу. Но Марк не отчаялся, несколько лет атаковал военкоматы, и, наконец, армия сдалась.
С ним нянчился весь наш взвод. Утром при выходе на поверку все дружно расправляли ему перекрученные ремни, меняли не на ту ногу надетые ботинки и поправляли противогаз. Каждый раз он где-нибудь забывал ружье, и все бегали его искать. Он вечно терял головные уборы, магазины и прочие предметы. При этом все заслушивались его рассказами, когда он говорил об истории, о политике. Да и чисто по-человечески был очень милым и добрым.
Его антиподом в плане военной подготовки был Шай — «эфиоп» лет двадцати пяти. В 15-летнем возрасте его забрали в эфиопскую армию. Именно забрали: в деревню вошли войска и всех подростков, которые не успели спрятаться, увели. Он служил там лет 8, участвовал в войнах в Эритрее. Парень развитый физически, грамотный, хорошо умел стрелять. Всегда улыбчивый, очень скромный, на сборах Шай проявлял рвение, вызывался таскать тяжелые грузы на переходах — и все это для того, чтобы заработать хорошую рекомендацию и остаться служить в армии Израиля.
Но ближе всех по ментальности нам были «аргентинцы». Они тоже не дураки выпить, зажарить шашлычок и рассказать хороший анекдот.
Различия между «однополчанами» четко проявились под конец сборов. Один из наших ребят слегка провинился — не то опоздал на построение, не то еще что-то. За это он должен был предстать перед судом. Суд в части — это только название, фактически же — аналог командирской разборки, но более демократичный. Он назначается, когда проступок довольно серьезный, но еще не уголовный, и наказание предполагается более тяжелое, чем просто лишение увольнения или наряд вне очереди. Провинившегося наказывает не просто его командир, а собираются 2-3 офицера части, рассматривают его проступок и выносят решение. По нашему мнению, к парню просто придрались, и «русская» часть взвода возмутилась. Ему грозило повторное прохождение сборов. В этой ситуации немедленно появились активисты, которые начали «работу в войсках». Было решено написать петицию в суд с требованием отпустить незаслуженно судимого, угрожая в противном случае устроить большой скандал, даже с привлечением прессы (был среди нас один журналист из русской газеты).
Когда дело дошло до сбора подписей, тут и проявилось различие между «еврейскими детьми разных народов». Наши, конечно, подписали все. Один затесавшийся между нами израильтянин-сабра (то есть рожденный в Израиле) также подписал, хотя сомневался в полезности этого дела.
«Эфиоп» и «иранец» просто не поняли, в чем дело. Если наказывают, значит надо утереться и принять, всякая власть от Бога и протестовать нельзя — таков был смысл их позиции, высказанной, впрочем, невнятно и косноязычно.
«Аргентинцы» идею подхватили с восторгом, подписали петицию, бормоча:
— Ну мы им всем покажем, будут знать, как с нами связываться.
Отравленные демократией «американцы» идеей были неприятно удивлены и петицию подписать отказались.
— Как можно пытаться повлиять на суд? — говорили они. — Суд разберется, что парень не виноват, и все будет о’кей. А выкручивать руки суду — это не метод в демократическом обществе.
Неприятно удивил меня «француз». С одной стороны он как бы был согласен, что человека наказывают несправедливо, с другой — откровенно побаивался возможных санкций против подписантов, в итоге, бекая и мекая, так подписать и не решился.
Я до сих пор поддерживаю отношения с некоторыми моими сослуживцами. Приятно с ностальгией вспомнить о вечернем мужском трепе на разных языках, о тихих беседах во время патрулирования базы. С некоторыми из ребят мы потом вместе проходили офицерский курс, со многими встречались в больницах и на медицинских конференциях.
Таким образом, армия расширяет круг знакомств, помогает завязывать новые социальные связи, которые, говорят, после эмиграции восстанавливаются до прежнего уровня только лет через семь. Так что — рекомендую.

Часть 4. Мирная, но кровавая

На учебной базе медицинской службы, где я проходил офицерские курсы, текут потоки крови. Это кровь ребят, которые проходят срочную службу и учатся на ховшей — военных фельдшеров. Для того чтобы уверенно попадать в вену при лечении раненых, эти бедолаги тренируются друг на друге, и получают внутривенный укол 4-5 раз в неделю; правда, столько же раз и сами кого-то колют. Поэтому после нескольких недель обучения вены у них, как у старых наркоманов. Зато ребята могут попадать в вены в полной темноте, на ходу в кабине трясущегося джипа или в вертолете в воздухе, а значит — могут при случае спасти чью-то жизнь.
Например, один из них получил звание Героя Израиля (высший знак отличия, равный по значению званию Героя Советского Союза в Советской армии) за то, что на поле боя под огнем сделал трахеотомию (разрез дыхательного горла) раненому солдату, который из-за лицевого ранения не мог дышать. В таких случаях счет идет на минуты, раненый умер бы до прихода врача, и ховеш выполнил эту операцию сам, хотя по штату делать этого не положено, да и нечем. Трахею он вскрыл перочинным ножом, а в качестве дыхательной трубки использовал съемный ствол от автомата Узи. В результате раненый выжил, а ховеш получил награду, которой в Израиле не разбрасываются — за военные подвиги ее получили всего 7-8 человек.
Себя я называю теперь «дважды лейтенант запаса» — Советской и Израильской армии. Примерно через полгода после офицерских курсов меня впервые призвали на месячные сборы в качестве врача.
База пограничных войск, куда я попал, находилась в пятнадцати минутах езды от южной оконечности Мертвого моря. Дело было летом, жара стояла страшная, вечером дули сильные ветры. Я и мои ховши — жили в 4-местных домиках с кондиционерами. Кроме лечения солдат этой базы нашей задачей было дежурство по всему району. Поэтому раз в 3-4 дня нас поднимали по тревоге ночью, и мы мчались на военном амбулансе спасать очередного автомобилиста, перевернувшегося на крутом повороте, или парня, укушенного змеей, или заработавшего инфаркт миокарда жителя поселения. Один раз пришлось всю ночь продежурить около Мертвого моря, когда группа туристов заблудилась в окрестных горах, а один из них упал в ущелье. Его пытались достать с зависшего над ущельем вертолета, но условия были тяжелые и не было уверенности, что вертолет сможет его вытащить. В таком случае нам бы пришлось туда выдвигаться. К счастью, с 5-й попытки спасатели все-таки его вытащили, а мы вернулись досыпать на базу.
В другой раз — вызвали на крупную аварию: разбился арабский автобус с жителями территорий. Было несколько тяжелораненых, и пока мы их лечили, полиция охраняла нас от родственников пострадавших, чтобы они не всадили в спину нож. После того, как раненых развезли по больницам (кого полегче — в арабские, потяжелее — в наши), арабы молча повернулись и без улыбки, без слов благодарности, отправились восвояси. Вот такие отношения.
На самой базе мы жили очень хорошо. Практически весь батальон состоял из резервистов во главе с подполковником — на гражданке тот был адвокатом. По вечерам все снимали форму, одевали пляжные тапочки, шорты, футболки и шли жарить шашлыки, которые съедались под анекдоты и споры о политике.
Мои ховши на гражданке работали кто где. Один — инженер-электронщик, другой — ведущий программист крупной фирмы, третий — владелец туристической компании, четвертый — студент. Люди все интеллигентные и интересные, время в разговорах пролетало незаметно. Кормежка на базе в будни простая, но обильная и вкусная. Посуда пластиковая, вилки и ложки обычные. Поскольку среди военнослужащих есть люди религиозные, то со времен создания Израильской армии в ней соблюдается кошрут — строгое запрещение есть мясное вместе с молочным. Поэтому если на обед шницель — то творога уже не дождешься. Для соблюдения этого правила в каждой столовой имеется два комплекта тарелок, стаканов и прочей утвари. Комплект белого цвета — для мясного, синего — для молочного. Хранятся они, моются и используются строго по отдельности. Не дай Бог случайно взять стакан не того цвета (в столовой есть наблюдатель кошрута) — сразу крик поднимется. Да и полковой раввин время от времени проверяет соблюдение этой заповеди.
Задачей нашей части была охрана границы. Однажды ночью сработала сигнализация и мы выехали по тревоге — амбуланс с врачом обязан сопровождать пограничников, когда они ловят нарушителя.
Мы простояли часа полтора, пока, наконец, наши доблестные пограничники не поймали нарушителя — дикую свинью, которая и привела в действие сигнализацию.
По дороге на базу в 2 часа ночи остановились выпить кофе в придорожном солдатском кафе. Это ангар, сверху покрытый пленкой, внутри расставлены столики и прилавок.
В середине за длинным столом сидело человек двадцать солдат и офицеров, явно празднующих чей-то день рождения. Шум, дым сигарет, гогот, игра на гитаре, дурные крики разносились по окрестности. Когда я подошел поближе, оказалось, что ничего крепче кока-колы на столе не было. Солдаты веселились сами по себе, и им не нужен был для этого алкоголь. Картина поистине удивительная для выходца из России. Такие уж они странные, эти аборигены.